— Алена, наконец-то съемки возобновились.
— Да! На этот проект Госкино решилось в апреле выделить деньги, и к, счастью, мы продолжили работу. Конечно, радость огромная. Но, когда съемки еще не начались, у меня уже было сожаление, что они скоро закончатся.
— Самые сложные сцены были отсняты сейчас или в прошлом году, когда ты снимала первую часть проекта?
— Сейчас. Потому что на первом этапе были сложности другого рода. Когда мы готовились к фильму, только его задумывали, должны были снимать Москву в Питере, Сибирь — в Сибири, Крым — в Крыму. Полгода велся достаточно серьезный подготовительный период. Нам просто задерживали финансирование. И когда нам наконец выделили деньги — это произошло во время Майдана, — стало сложно работать с российскими партнерами. Наши банки просто не делали перечисления. Дальше коту под хвост пошла вся подготовительная работа в Крыму, нам пришлось все остановить, переформатироваться. Мы уже собрались ехать на съемки в Питер, даже билеты купили. Но вынуждены были их сдать. Из-за политической ситуации приняли решение что-то менять.
— Что именно?
— Например, Крым снимали в Одессе. А как снимать Сибирь? У нас тогда не было четких соображений и, может быть, благодаря этой остановке мы пришли к решению снимать Сибирь в Киеве — на ДВРЗ. Возможно, год назад и не решились бы на такое. Но поскольку уже что-то было снято и смонтировано, я поняла: эта авантюрная затея — Москву снимать в Киеве, а Крым в Одессе, — как мне кажется, не навредит фильму и не повлияет на его изобразительное решение.
— Алена, этот проект — один из твоих любимых и выстраданных?
— Нет-нет, это абсолютно не так. Любой проект мне дорог. Пока мы готовили «Каплан», еще сняли множество фильмов. Даже если это какая-то «трехминутка», ты на это полностью переключаешься и занимаешься только этим. Я вот не думаю, что можно две картины снимать параллельно, но каждая из них, как может сказать женщина-режиссер, это как ребенок. Даже если у вас 15 детей, вы же не любите кого-то больше, кого-то меньше.
— Исполнительницу главной роли Катю Молчанову ты нашла?
— Я увидела Катю еще в рабочем материале «Моя русалка, моя Лореляй» режиссера Наны Джорджадзе, а обратить на нее внимание, да и вообще идею снять Молчанову в роли Каплан нам подбросила Катерина Копылова. А потом у нас были какие-то пробы, кастинг, переговоры с израильскими партнерами. Еще до наших событий на Майдане мы планировали снимать израильскую актрису, но потом она категорически отказалась приезжать даже на пробы — вспомните, что показывали на всех новостийных каналах...
(Алена прервалась, не договорив фразы — на на площадку зашел милиционер.)
— О, нам вызвали милицию, наконец-то! (Во время съемок было довольно много холостых выстрелов, и Алена зафиксировала прибытие милиционеров. — Дуся.) В Израиле, после того как стреляешь из пистолета, через четыре минуты прилетает вертолет. А у нас милиция приехала ровно через четыре с половиной часа после начала стрельбы. Супер!
— Ну, теперь можем поговорить и об исполнительнице главной роли.
— Да. Как раз проект был уже на низком старте, и мы открыли кастинг в Киеве. Как только Катя Молчанова вошла (надо еще сказать, что она пришла в темных очках круглой формы, в которых Каплан появляется в фильме), мы сказали: все, стоп! И это несмотря на то, что актрис собралось еще очень много. А когда провели пробы в паре с Мирославом Слабошпицким, нам вообще все стало ясно. И вот уже второй этап производства, а на нашей доске планирования висит фотография с проб Кати и Мирослава. В этих фото я как-то сразу увидела весь образ фильма.
— В вашей картине снимается много друзей-режиссеров, начиная со Слабошпицкого. Почему так получилось?
— У нас снимается очень много режиссеров, потому что не хватает актеров. Есть очень хорошие, талантливые театральные артисты, но им не хватает навыков и понимания того, что такое ракурс, крупность, свет, мизансцена в кино. К нам приходит театральный артист, мы его начинаем на три миллиметра двигать по кадру, а он из образа выходит. Он не понимает, что с ним делают.
И то, что у нас снимаются режиссеры — это выручает. У нас же сложный процесс. Вот мы снимали сцену, в которой участвовали все девочки-режиссеры, и это огромное счастье с ними работать, ведь они понимают, что мы делаем. На площадке — единомышленники. Если мы самовар двигаем вправо, то они понимают, что у нас не припадок безумия, а выстраивание композиции. Они ко всему прекрасно относятся, все понимают. При этом все они харизматичные, у каждой есть свой образ.
— Мне сказали, что именно эти девушки будут сниматься обнаженными в бане.
— Ну они не только в бане будут. Тут же сцены, которые снимаются на каторге. Но поскольку мы не знаем, как Фанни Каплан жила на каторге (а это ее воспоминания), то, естественно, в этом ее воспоминании есть какие-то достаточно яркие моменты, самые важные, поворотные: как она попала на каторгу, ее первые встречи с подругами…
— Алена, тебе не жаль актеров? Сегодня была такая жара, что просто невозможно выдержать…
— Нет. Мне лошадей жаль. Мы уже пятую смену их снимаем, и я уже ловлю себя на мысли: «Почему мне жаль животных, а не людей?» Причем безумно. Я думаю, что надо придумать каких-то механических лошадей для того, чтобы не использовать живых. Вот сейчас мы их отцепили от брички, попросили, чтобы они отдохнули. Я вообще не понимаю, что думают лошади, когда мы тут с ними все это делаем?
(Хотя зря Демьяненко сказала, что не жалеет актеров: день был невыносимо жаркий, и Алена все время загоняла актеров в теневую часть дома, возле которого снимали сцену, просила их пить воду и беречь себя.)
— А сталкивалась ли ты раньше с пиротехникой, взрывами?
— Конечно. Мы снимали и масштабные пожары, и выстрелы, и взрывы. Меня эти сцены абсолютно не нервируют. Вернее, они нервируют гораздо меньше, чем гундеж возле режиссерской палатки.
— Кстати, о группе. Она давно сформировалась?
— Естественно, что за год, который прошел с момента остановки, не все остались. Представьте себе людей, целый год ожидающих проекта и отказывающихся от других предложений. Нам же не сказали: «Вы гуляйте, ребята, а через год запуститесь». Нам все время говорили: «Вот-вот-вот. Сейчас запуститесь. Ну, через неделю». У нас были съемки уходящей натуры, съемки, которые станут заготовками для компьютерной графики… И все.
— А будет компьютерная графика?
— Да, графики будет очень много. Но группа уже какая-то своя, родная, это чувствуется. Все сработанные.
— Есть отличия в отношении группы к женщине-режиссеру и к мужчине-режиссеру?
— Мужчиной-режиссером я никогда не была, поэтому не знаю, что сказать. Но дело даже не в том, слушаются меня или нет. Режиссер — это тот, кому четко ясно: когда на площадке действует одновременно 60 человек, надо, чтобы кто-то понимал, что вообще происходит.
— До конца съемок осталось не так много времени?
— В кино загадывать очень сложно. Мы пока снимаем, пока в графике. Как дальше будет — посмотрим. Если все пойдет хорошо, то к середине июля планируем закончить.
— Ты довольна материалом, который просматриваешь сейчас? Получается то, что ты хочешь?
— У нас уже смонтировано 50 минут фильма — результат первого периода работы. То, что снимаем сейчас, пока не смотрю, потому что это чисто технически невозможно. Но то, что смонтировано — уже часть фильма. Ты его придумываешь, монтируешь, а потом он начинает жить какой-то своей жизнью. И тут главное — его не ломать, не вредить. Даже то, что снимаем сейчас, мы немного скорректировали относительно того, что уже снято. То, что готово — уже важнее нас, мы этому уже служим.
— Для тебя более интересен процесс съемки или монтажа?
— Для моего организма чисто физически монтаж — это очень приятный процесс. Я больше всего люблю монтировать. Но съемки — очень ответственно и важно, ведь то, что ты сейчас делаешь, ты не сможешь ни повторить, не исправить, не изменить. То есть если что-то не сделано во время съемки, в кадре не получилось, то исправить это практически невозможно. Конечно, на съемках большое напряжение, повышенное беспокойство.
— Фильм выйдет в 2016 году?
— По договору с Госкино мы должны сдать картину в конце 2015 года. И у нас еще ни разу не было такого, чтобы мы не выполнили свои обязательства. Если все будет идти по плану, то к концу года закончим проект.
— У тебя снимаются несколько актеров из-за границы. Они испытывают какой-то дискомфорт?
— Да, они все время оборачиваются и ждут, когда их будут убивать и вешать злые жидобандеровцы. Да из-за какой границы? У нашего питерского актера Вани Бровина жена киевлянка. Киев – практически его второй дом. Я уже говорила: то, что пытаются назвать войной между Украиной и Россией, это война между будущим, которое мы хотим иметь, и советской ментальностью. В первую очередь войну нужно выиграть внутри себя. У нас нет никаких проблем с Ваней. Когда он на таможне показал бумагу, что едет на съемки фильма «Моя бабушка Фанни Каплан», пограничники его спросили: «Вы на каком языке роль играете?» Он ответил: «Як це? Українською мовою». После этого они сказали: «Проходьте».
— Алена, ты работаешь в сумасшедшем ритме. Тебе удается отдыхать?
— Нет! Для меня съемка кино — это жизнь. После окончания работы еще хочется общаться, куда-то идти, с кем-то разговаривать или... готовиться к следующей съемке. Или просто посидеть поесть. Вот нет этого ощущения — что нужно отключиться и рухнуть. Жаль времени на сон. Приходится буквально заставлять себя спать, но не очень получается. А в перерывах, когда нет съемок кино и, вроде бы, куча времени, можно куда-то пойти — ничего не хочется. Все-таки моя настоящая жизнь происходит вот здесь, на площадке…
Алена действительно очень выкладывается на площадке и умудряется замечать малейшие детали процесса. Например, когда снимали взрыв и «убитые» солдаты падали, саму гранату пиротехники бросали уже после того, как произошел взрыв. Алена же, не дрогнув, просит актеров: «Запомните, где кто лежал, потому что гранату будем бросать позже»! Особые отношения у Алены сложились с Петром Ивановичем — владельцем пары лошадей, которые были задействованы в съемке. Этот замечательный человек умело управлял и бричкой, и своими лошадками. К слову, несмотря на жару, лошади вели себя просто идеально: врывались в кадр под взрывы, дым-машину. А ведь приходилось снимать по несколько дублей.
Пока лошади работали, все вокруг взрывалось, а милиционер присматривал за съемочной группой, я пообщалась с исполнительницей главной роли Катей Молчановой.
— Катя, для вас это уже второй фильм, в котором вы играете главную роль. Где сложнее сниматься — в «Каплан» или у Наны Джорджадзе в «Моей русалке, моей Лореляй»?
— У Наны нам не давали читать сценарий, поэтому не было каких-то моментов в работе над ролью, над персонажем — там была легкая история. Это не был исторический персонаж, как здесь. А здесь все-таки драма, немножко другие эмоции. Если там я счастлива и влюблена, то здесь мою героиню судьба испытывает на прочность, поэтому и настроение другое.
Но мне, конечно, повезло, что предложили сыграть два таких кардинально разных образа.
— Вам понятен образ женщины Фанни Каплан, которая всю жизнь и абсолютно безответно любит одного человека?
— Говорят, что надо абсолютно понимать и принимать поведение своих персонажей. А вот сейчас воспринимаешь иначе. 28 лет – это же не вся жизнь! Правда, Фанни Каплан была немного «не в себе». Может, если бы кто-то достойный появился на ее горизонте, она бы была другой. Но, видимо каторга на нее наложила неизгладимый отпечаток.
— Какой эпизод вы сегодня снимаете?
— Фантазии моей героини о ее вызволении с каторги. На самом деле весь фильм завязан на воспоминаниях Каплан. Будет много ее фантазий, которые даже слегка утрированы. Вы видели наших ребят-актеров – они такие немножко смешные… Потому что это ее детские воспоминания.
— Роль вам дается легко?
— Пока был только один по-актерски сложный съемочный день, а потом были физически сложные моменты, когда мы снимали на каторге. Я была вся в синяках. Но это круто! Это интересно. А в первом блоке было много сложностей, потому что там снимали Фанни слепую, уже более взрослой. Я сама достаточно жизнерадостный человек, улыбчивый. И мне хотелось где-то улыбнуться, а Алена Демьяненко мне все время говорила: «Не улыбайся!» На самом деле мне кажется, что все плохое о съемках забывается, остается только хорошее. Я работаю с удовольствием. Все круто и здорово.
— Смерть не боитесь играть? Вашу героиню расстреливают в финале…
— Нет. У многих актеров на эту тему есть какие-то суеверия, но из-за эпизода со смертью отказываться от такого проекта? Может, если бы надо было играть эпизод, где ты просто лежишь в гробу, я бы подумала. А тут совсем другое. Каждая сцена должна быть оправдана, даже обнаженка. Если она не оправдана, то и не надо ее. В других проектах я уже не один раз участвовала в сложных моментах. Хотя, если честно, потом домой приходишь — и как-то не по себе, нет сил. Все-таки эти сцены забирают какую-то энергию, но я не хочу об этом думать.
— Расскажите немного о себе.
— Я — одесситка. Приехала в Киев четыре года назад. Вот снялась в Одессе у Наны Джорджадзе и снова вернулась в Киев, потому что тут больше работы. В театре не служу, снимаюсь в кино.
— Работа над фильмом «Моя бабушка Фанни Каплан» была заморожена на целый год, да и в целом перспективы у национального конопроизводства не радужные. Не волнуетесь?
— Как говорят, тяжела и неказиста жизнь украинского артиста. Это известная тема, что сегодня — кефир, а завтра — шампанское. Ну а что делать?
— Знаете, Дмитрий Томашпольский назвал вас самой талантливой молодой артисткой Украины.
— Дима преувеличивает. Я же хожу на спектакли, вижу, как работают актрисы и знаю, как это непросто дается. Просто мне повезло, и спасибо Космосу за то, что предоставляет мне такой шанс и аванс, я теперь пытаюсь его отработать и оправдать.
— Вы снимались с Мирославом Слабошпицким, который сыграл влюбленного в Фанни старшего брата Ленина. Сдружились с ним? Он уже приглашал вас в свое новое кино?
— Нет, пока не звал. Когда мы познакомились с Мирославом, я о нем ничего не знала. Только знала о самом проекте «Племя», и что это проект о глухонемых, еще слышала о его отце-критике. Поэтому, когда я пришла на пробы, никак не отреагировала на Мирослава. Позже я узнала, что его фильм взяли в Канны. Мы все были очень рады. Мне с ним очень комфортно работать. Он мне помогал и как человек, и как режиссер. Он так же волновался, как и я… Нет, не волновался… Мы работали абсолютно прекрасно.
