Знаменитый французский режиссер рассказал Антону Долину о своем новом фильме «Обещание» и объяснил,
зачем он взялся экранизировать австрийского писателя Стефана Цвейга на английском языке.
Фотография: Getty Images/Fotobank
Так почему все-таки английский? Вы же сами говорили, что почти им не владеете? А первоисточник «Обещания», новелла «Путешествие в прошлое», написан на немецком?
Когда я работал над сценарием по книге Цвейга, то делал это на родном языке — и мысли у меня не было о том, как, где и с какими актерами я буду это снимать. Ведь сама задача перенести на экран прозу такого уровня, мягко говоря, непроста. А потом, когда сценарий был завершен, я вдруг понял: абсурдно и невозможно разыгрывать все это по-французски. Фигня бы получилась, я уверен. Исторический и географический контекст принадлежат немецкой культуре: предвоенное тревожное время, начало века… Я не хотел становиться предателем по отношению к Цвейгу. И попробовал придумать, как бы это сделать по-немецки. Но куда мне — я ни слова на языке не знаю. Так и сдался на предложение продюсера. Все-таки английский — универсальный язык, он понятен всем, как и язык большой литературы. А еще я поддался стародавнему искушению — поработать с английскими актерами, лучшими на планете. Я всегда завидовал британским режиссерам, а теперь сам оказался в их положении. Это, конечно, ко многому обязывало — но как же прекрасно почувствовать себя новым человеком в моем возрасте!
Что вас вообще привлекло в Цвейге? Еще год назад модным автором его назвать было невозможно. А в этом году ваш фильм — уже второй по Цвейгу, первым был «Отель «Гранд Будапешт» Андерсона.
Моим любимым писателем он никогда не был, хотя нравился. Да и читал я его не так уж много. Но когда принялся за эту вещь, обнаружил нечто странное: стоило мне обронить в кругу друзей, что я адаптирую Цвейга, как все они начинали томно вздыхать. Выяснилось, что во Франции существует настоящий культ Цвейга. Пару месяцев назад я набрел в провинции на чудесный книжный магазин, где обнаружил целый стол, заваленный романами Цвейга. Удивительное дело. С чего бы? У меня есть, конечно, свои предположения. Романы у него недлинные — то же «Путешествие в прошлое» занимает страниц 80 от силы. А французы ленивы, читать длинные книжки им не нравится. Но, конечно, важнее то, что Цвейг существует как бы вне времени. Парадокс: он описывает эпоху, в которой укоренен, но вместе с тем его исследование человеческих эмоций выходит за любые границы и рамки, оставаясь понятным и актуальным сегодня, трогая каждого из нас. Мы избавились от многого, но самое важное остается прежним: романтизм и пессимизм Цвейга не оставляют равнодушным никого.
Фотография: Premium Film
У нас тоже многие предпочитают прозу Чехова Достоевскому и Толстому.
Я себя ленивым читателем не считаю, но иногда меня охватывает тоска, когда мне в руки попадает том в шестьсот страниц: «Лучше бы этой книге оказаться интересной». Мне нравится форма новеллы или короткой повести. Кстати, я и длинных фильмов никогда не снимал. 1 час 45 минут – мой максимум, а так — стараюсь удерживаться в рамках полутора часов. Или даже короче. Это ведь особенное искусство — выразить что-то важное минимальными средствами. В этом смысле Стефан Цвейг — мой кумир. Разумеется, быть на его высоте крайне сложно: нужно сохранить только самое важное, но при этом не засушить. Это как в кухне: нельзя переборщить с соусами или взбитыми сливками, они могут заслонить подлинный вкус блюда. Простите меня за идиотское сравнение, но я его продолжу. Взять так называемую новую кухню — кусочек морковки, кусочек мяса, веточка травы — и все: этого мало, это слишком сухо! Однако вы можете себя поздравить, если с минимумом продуктов вам удастся передать вкус эмоций, чувств, переживаний. Не знаю, получилось ли у меня, но я очень старался.
Каким был секрет равновесия в случае «Обещания»?
Секрет в том, что персонажи обмениваются репликами, но самое важное происходит в воздухе между ними и остается невысказанным. Они пьют чай и разговаривают о делах, и нас это удивляет — ведь мы привыкли к более эмоциональной и даже сентиментальной речи, сдержанность нам чужда. Важно, что герой влюблен в жену своего босса, но понятия не имеет, любит ли она его, — поэтому он не рискует на это намекнуть. Сентиментальный язык спрятан за обыденные поступки и слова персонажей; им не позволено к нему прибегнуть.
Фотография: Premium Film
Может ли музыка послужить таким языком?
Именно так я ее и использовал. Без музыки трудно по-настоящему услышать тишину и то, что в ней скрыто. И она позволила мне разобраться с режиссурой. Ведь мизансцена, как я всегда считал, это выбор точки зрения. Вся первая половина картины передана с точки зрения Фридриха, но когда он садится на поезд и исчезает, мы ее теряем, переключаясь на Лотту. До этого мы даже не знаем, как не знает он сам, любит ли она его, — а в момент расставания узнаем. С тех пор мы остаемся с героиней. Поэтому мы не видим Фридриха в Мексике: эти страницы были в книге, но я их не стал экранизировать. Мне было нужно показать одиночество влюбленной женщины, а для этого с лихвой хватало их переписки. Именно поэтому их встреча после разлуки должна стать настолько сильной.
Любой исторический фильм — а «Обещание» разворачивается сто лет назад — всегда говорит о сегодняшнем дне, как его видит режиссер. В чем связь вашей картины с нашей эпохой?
Чувства и ситуации прозы Цвейга преобразились за эти годы, мы проживаем их иначе, — но на самом деле они никуда не делись.
Фотография: Premium Film
Что изменилось прежде всего?
Скорость! Мы живем так стремительно, что нам не хватает времени, чтобы по-настоящему влюбиться. Все происходит слишком быстро, мы не успеваем ничего почувствовать. Только увидев фильм, вдруг осознаем, что, возможно, хотели бы прожить свои жизни иначе. Для этого и существует кино или литература: они берут тебя за руку и уводят куда-то очень далеко — к твоему другому «я». Дети обожают, когда ты вечером, у камина, перед сном, рассказываешь им сказки. Того же требует и зритель. Ему нужен другой ритм, позволяющий ощутить потерянную красоту медлительности.
Еще интересно, как изменилось ощущение от дистанции. Ваши герой и героиня далеки друг от друга, их письма идут в другую страну целую вечность. Сегодня такой трагический разрыв невозможен: адюльтер больше не представляет столь серьезной проблемы, а дистанция преодолевается при помощи телефона или скайпа. Возможно ли сегодня пережить драму разлуки так, как это проживалось сто лет назад?
Очень сомневаюсь. Да, вы правы. Мы все счастливы, что разлук больше не бывает, мы всегда можем услышать и увидеть близкого человека, как бы далеко от него ни находились. Но замечаем ли мы, что из-за этого мы отдаляемся друг от друга еще больше? Забываем, что такое прикосновение и ласка, что такое поцелуй. Мы убеждены, что находимся на связи со всем миром — но на самом деле мы от него отрезаны! Уже скоро матери будут посылать своим детям эсэмэски, сообщающие, что пора ложиться спать или идти за стол. А раньше могли зайти к ним в комнату, обнять, взять за руку. Это было лучше, черт побери, разве нет?
Фотография: Premium Film
Раньше и трава была зеленее, это общеизвестно.
Да, пора перестать жаловаться, хоть раньше на самом деле было лучше… Это, боюсь, возрастное. Если раньше всегда было лучше, то надо наслаждаться сегодняшним днем: ведь завтра неизбежно будет еще хуже. Можно договориться о встрече со всеми критиками нынешнего мира лет через десять. Все они скажут хором, что раньше было лучше.