Кино Экспедиция - что это такое на самом деле - рассказ сотрудника съемочной группы (6+)
23.10.2016 21:27
Внутри Кино - работа в кино, взгляд изнутри съемочной группы
Что такое "Экспедиция со съёмочной группой!", хроника событий от Участника Съёмок. Много скрытого мата. Впечатлительным, беременным не рекомендуем к чтению. Спорный текст со всей душой и правдой о счастье работы в Кинопроизводстве, за маленькие деньги и в Кино Экспедиции. Сомневаемся, что писалось бы такое за хороший оклад...
Автор и Взято с разрешения
·
«Я больше не могу. Я их видеть не могу больше никого, я б**** на грани уже. Просто уже п****ц. Каждое утро ад, и вечер ад. Тоскливый и бесконечный, сука, ад. Уволь меня, или убей.»
Выдержка из моей смски.
Четыре месяца, два города, сто человек группы, кони, люди, бороды, историческое кино, это вам не два пальца обоссать, это, если вкратце – п*****ц. Мы думали, что закончим 19 числа. А за пару дней нам добавили ещё и 20-е октября. Чтобы вы понимали – ЕЩЁ ОДИН ДЕНЬ В ТОРЖКЕ.
Директор брутально плакал, услышав. Он вообще простудился у нас, и списал шмыгание на простуду, но мы-то с вами, понимаем.
Оператор-Постановщик, бросивший курить – закурил снова.
Закурил и его сын, который у нас Оператором.
Некурящий Режиссёр попросил у актрисы тоненькую и закурил тоже.
Буфетчица Инна, бывший инспектор по делам несовершеннолетних описала эту ситуацию коротко и ёмко: «Да они пиз*******сь, там, б**ь, совсем».
Последние дни тянутся, как бабл-гум, который давно потерял свой ванильный вкус и превратился в резину. В декорации, изображающей публичный дом, то тут, то там, можно наткнуться на спящих людей. Их уже не шпыняют, не прося строго перестать храпеть на дубле. Все понимают, что все пиз********сь, б***дь. совсем. Всем плохо. Все ноют. Передвигаются, как зомби. У всех авитаминоз, недосып и, кажется, цинга с проказой, а может быть, даже мы уже все умерли и попали в специализированный ад для киношников.
Я ору на Второго: «И не смей меня больше никогда в рацию подгонять!! Слышишь?» Он растерян. Он просто сказал мне: «Настя, ускоряйся с обедами».
«Слава сатане» - говорит утром Фокусник, хмуро здороваясь со всеми.
«Как же, я вас, сука, всех люблю», сквозь зубы снова говорит Начальник Площадки.
«Я устала пить», - тихо говорит кто-то.
«Ведьма, прокляни нас всех, пожалуйста, пожалуйста, пусть у нас вырубится генератор, или ещё что-нибудь, придумай, ну пожалуйста, я больше не могу» - просит меня Оператор П.
А ещё он говорит: «Я ведь вас всех забуду скоро. Забуду. Ведь забуду?»
Посетитель бара «Рай», куда я частенько заглядываю менять деньги для суточных спрашивает меня: «А как к вам попасть в кино?»
«Не стоит, друг. Ой не стоит туда попадать», - хрипло и драматично отвечаю я. И ухожу, пошатываясь от недосыпа. Он смотрит мне вслед.
«А помнишь, какая ты была красивая в начале проекта, и мы тебя все не любили?» - спрашивает Художник по Гриму. Я смотрю на него своими глазами - панды, моё розовое утепление покрылось коркой грязи (актёрский кофе, пыль Вязьмы, слякоть Торжка, масляная краска декорации публичного дома).
Под конец, Режиссёр купил для актёров фарфоровый сервиз. Он хочет, чтобы всё было красиво и им было хорошо. Чтобы они чувствовали себя любимыми. Чтобы не отвлекались на капризы. Я смотрю на сервиз. Я не знаю, что с ним делать. Я расставляю розовые чашки на столе, в актёрской комнате. А.А – Второй Реж по планированию, стелет скатерть и зажигает свечи. Сушки мы раскладываем в стеклянную вазу, которую Режиссёр тоже купил. Актриса B, садясь за стол, смотрит на всё это и настороженно спрашивает: «Меня хотят отравить?»
На следующее утро я и сервиз смотрим друг на друга неприязненно. Я понимаю, что его надо мыть. А горячей воды нет. Есть холодная. И есть октябрь. Буфетчица Инна советует: «А ты ё***и его как следует об землю, и не будет проблемы».
В рацию раздаётся голос А.А: «Настя устрой стол актёрам. Как у нас ПРИНЯТО».
Мне срывает башню, и я рыдаю. У нас, сука, так не принято. Мы б**дь пьём из пластиковых стаканчиков, как все люди. Я з****лась. Я ненавижу сервиз, эту группу, меня тошнит от кино, меня тошнит от каждого дня здесь. Я хочу есть, спать, в тепло и любви. Я больше не могу. Я устала. Я ненавижу Торжок всем сердцем. Я уже месяц не покупаю сигареты себе, потому что не на что – мне их покупают мальчики из группы. Кормят они же. Я рыдаю. Сервиз меня добил. Я, сука, хочу умереть. Я не хочу больше актёров, пластиковых стаканов, сигарет каждые пять минут, пи****ца, будильника, конского навоза. Я хочу домой к маме. И, возможно, водки.
Неделю назад к нам прибился серый кот. Он тёрся обо всех, грелся об каждого, запрыгивал на руки, урчал. Мы все понимали, что мы уедем когда-нибудь и оставим этот, богом забытый город. И кота тоже оставим.
Кот будет бегать по пустому зданию с остатками декораторской краски на стенах.
На месте площадки будет дуть ветер.
По полу будет лететь, будто перекати-поле – скомканный вызывной.
Не будет буфета, не будет генератора, возле которого тепло, не будет ничего, и никого.
Пьяные посетители бара «Рай» под "Тверскую горькую" будут вспоминать, как рядом с ними снимали какое-то кино какие-то дебилы из Москвы и не взяли их в массовку.
В чистом поле близ деревни Быльцино останутся стоять деревянные гигантские шаги. Мы снимали детей на них летом. Дети были в сарафанах и лаптях, и смеялись. Потом эти качели упадут, ибо были вкопаны наспех. И местные их разберут на дрова.
Этот забудет эту. Та забудет того. У всех закончится экспедиция и начнётся какая-то другая. В кино – нужно уметь обладать жестокостью, говорят пацаны. И это правда – ведь запах разлуки изначально пропитывает всю эту историю со съёмками. Скажут стоп и всё. Кино закончится.
«Знаешь, я больше никогда не смогу без экспедиции», говорит мне не выспавшаяся админ Настя. Это её первый проект. «Там, в Москве – метро, люди, которых я не знаю. А тут всё так просто. Сто лиц, которые мне знакомы до тошноты. Не привезли скайлифты, все в городе знают тебя, кругом пи****ц. Я не смогу без этого».
«А представляешь, как в Москве будет скучно?» - говорит Монтажёр.
«И, главное, мы ноем, а пройдёт два дня, и мы начнём ощущать пустоту», - говорит актёр М.
«Мы похожи на двух женщин, которые просидели вместе пять лет в одной камере. А потом два часа не могли наговориться у выхода из тюрьмы», - говорит Художник по Гриму.
Экспедиция определённо похожа на любовь. Мимолётную, несчастную и от того, самую остро запавшую в сердечную память. О которой снимают кино и пишут книжки, потому что про счастливую любовь никому не интересно, извините. Сначала эйфория от новизны, лета и нового. Потом пик. Потом тоска по теплу. Мимолётное, быстрое тепло. А потом медленное угасание эмоций, привыкание друг к другу, неумолимое приближение разлуки, распад, осень словом. Привычка – страшная вещь. Именно с этой привычкой борются настоящие кинопацаны с помощью жестокости. Потому что надо заканчивать. Долго так продолжаться не может. Мы не можем вместе всю жизнь ловить коней в поле, клеить бороды, делиться дошираком и заглядывать друг к другу в номер на коньяк каждый вечер. Это должно когда-то закончиться. Как и мимолётная любовь. Обычно все плачут на шапке, но через пару дней это проходит. Многих можно не увидеть больше никогда. Кого-то встретить на других съёмках. Или в коридорах Амедии-Мосфильма-ещё-чего-нибудь. Поздороваться, поржать, и пойти дальше. Кино – это дело для циников.
Но актриса K сегодня забрала домой в Питер серого кота.
И сервиз я уже больше не ненавижу.
И со Вторым мы помирились.
Я знаю, кто по знаку зодиака Хлопушка и какие транквилизаторы она предпочитает. Какая музыка играет в машине у моих Водителей. Саня-постановщик курит Парламент, а дольщик Жека – Мальборо. Девушка Оператора П не носит каблуки. А актёр D если орёт – совсем не значит, что хочет обидеть тебя. Просто ему нужно выговориться. А ты должна принести кофе. Два сахара. Без молока. Гримёрша носит короткие шорты даже в холод. А Директор не выносит, когда к нему близко подходят. Художник по Гриму не хочет жить долго – ему достаточно ещё лет 12, говорит он. А ещё у него на шее татуировка – птица счастья. Он мечтает только фотографировать и бросить н****й кино. Художник по Костюму мечтает уехать на остров, а Оператор-Постановщик. мечтает не работать год и научиться играть на электронном пианино. Режиссёр не выносит пластиковую посуду и пьёт кофе: две ложки, три сахара и немного добавить кипятка. Второй реж – любит буддизм, Кастанеду, песни Кровостока и панд, а также Художницу. Я, кажется, знаю о вас всё.
И это лето будет всю жизнь ассоциироваться у меня с Вязьмой, где я потеряла графиню, с арбузами, которые приносили светики. А эта осень – с Торжком, вкусом коньяка и запахом корицы.
И актриса кота всё-таки забрала.
Почти полгода жизни. Завтра – последний день в Торжке. Мы уезжаем дальше - снимать в Москву. И этот пост был о любви. Я вас всех, сука, кажется, люблю. Но это должно пройти же, да, да?.
Автор и Взято с разрешения
·
«Я больше не могу. Я их видеть не могу больше никого, я б**** на грани уже. Просто уже п****ц. Каждое утро ад, и вечер ад. Тоскливый и бесконечный, сука, ад. Уволь меня, или убей.»
Выдержка из моей смски.
Четыре месяца, два города, сто человек группы, кони, люди, бороды, историческое кино, это вам не два пальца обоссать, это, если вкратце – п*****ц. Мы думали, что закончим 19 числа. А за пару дней нам добавили ещё и 20-е октября. Чтобы вы понимали – ЕЩЁ ОДИН ДЕНЬ В ТОРЖКЕ.
Директор брутально плакал, услышав. Он вообще простудился у нас, и списал шмыгание на простуду, но мы-то с вами, понимаем.
Оператор-Постановщик, бросивший курить – закурил снова.
Закурил и его сын, который у нас Оператором.
Некурящий Режиссёр попросил у актрисы тоненькую и закурил тоже.
Буфетчица Инна, бывший инспектор по делам несовершеннолетних описала эту ситуацию коротко и ёмко: «Да они пиз*******сь, там, б**ь, совсем».
Последние дни тянутся, как бабл-гум, который давно потерял свой ванильный вкус и превратился в резину. В декорации, изображающей публичный дом, то тут, то там, можно наткнуться на спящих людей. Их уже не шпыняют, не прося строго перестать храпеть на дубле. Все понимают, что все пиз********сь, б***дь. совсем. Всем плохо. Все ноют. Передвигаются, как зомби. У всех авитаминоз, недосып и, кажется, цинга с проказой, а может быть, даже мы уже все умерли и попали в специализированный ад для киношников.
Я ору на Второго: «И не смей меня больше никогда в рацию подгонять!! Слышишь?» Он растерян. Он просто сказал мне: «Настя, ускоряйся с обедами».
«Слава сатане» - говорит утром Фокусник, хмуро здороваясь со всеми.
«Как же, я вас, сука, всех люблю», сквозь зубы снова говорит Начальник Площадки.
«Я устала пить», - тихо говорит кто-то.
«Ведьма, прокляни нас всех, пожалуйста, пожалуйста, пусть у нас вырубится генератор, или ещё что-нибудь, придумай, ну пожалуйста, я больше не могу» - просит меня Оператор П.
А ещё он говорит: «Я ведь вас всех забуду скоро. Забуду. Ведь забуду?»
Посетитель бара «Рай», куда я частенько заглядываю менять деньги для суточных спрашивает меня: «А как к вам попасть в кино?»
«Не стоит, друг. Ой не стоит туда попадать», - хрипло и драматично отвечаю я. И ухожу, пошатываясь от недосыпа. Он смотрит мне вслед.
«А помнишь, какая ты была красивая в начале проекта, и мы тебя все не любили?» - спрашивает Художник по Гриму. Я смотрю на него своими глазами - панды, моё розовое утепление покрылось коркой грязи (актёрский кофе, пыль Вязьмы, слякоть Торжка, масляная краска декорации публичного дома).
Под конец, Режиссёр купил для актёров фарфоровый сервиз. Он хочет, чтобы всё было красиво и им было хорошо. Чтобы они чувствовали себя любимыми. Чтобы не отвлекались на капризы. Я смотрю на сервиз. Я не знаю, что с ним делать. Я расставляю розовые чашки на столе, в актёрской комнате. А.А – Второй Реж по планированию, стелет скатерть и зажигает свечи. Сушки мы раскладываем в стеклянную вазу, которую Режиссёр тоже купил. Актриса B, садясь за стол, смотрит на всё это и настороженно спрашивает: «Меня хотят отравить?»
На следующее утро я и сервиз смотрим друг на друга неприязненно. Я понимаю, что его надо мыть. А горячей воды нет. Есть холодная. И есть октябрь. Буфетчица Инна советует: «А ты ё***и его как следует об землю, и не будет проблемы».
В рацию раздаётся голос А.А: «Настя устрой стол актёрам. Как у нас ПРИНЯТО».
Мне срывает башню, и я рыдаю. У нас, сука, так не принято. Мы б**дь пьём из пластиковых стаканчиков, как все люди. Я з****лась. Я ненавижу сервиз, эту группу, меня тошнит от кино, меня тошнит от каждого дня здесь. Я хочу есть, спать, в тепло и любви. Я больше не могу. Я устала. Я ненавижу Торжок всем сердцем. Я уже месяц не покупаю сигареты себе, потому что не на что – мне их покупают мальчики из группы. Кормят они же. Я рыдаю. Сервиз меня добил. Я, сука, хочу умереть. Я не хочу больше актёров, пластиковых стаканов, сигарет каждые пять минут, пи****ца, будильника, конского навоза. Я хочу домой к маме. И, возможно, водки.
Неделю назад к нам прибился серый кот. Он тёрся обо всех, грелся об каждого, запрыгивал на руки, урчал. Мы все понимали, что мы уедем когда-нибудь и оставим этот, богом забытый город. И кота тоже оставим.
Кот будет бегать по пустому зданию с остатками декораторской краски на стенах.
На месте площадки будет дуть ветер.
По полу будет лететь, будто перекати-поле – скомканный вызывной.
Не будет буфета, не будет генератора, возле которого тепло, не будет ничего, и никого.
Пьяные посетители бара «Рай» под "Тверскую горькую" будут вспоминать, как рядом с ними снимали какое-то кино какие-то дебилы из Москвы и не взяли их в массовку.
В чистом поле близ деревни Быльцино останутся стоять деревянные гигантские шаги. Мы снимали детей на них летом. Дети были в сарафанах и лаптях, и смеялись. Потом эти качели упадут, ибо были вкопаны наспех. И местные их разберут на дрова.
Этот забудет эту. Та забудет того. У всех закончится экспедиция и начнётся какая-то другая. В кино – нужно уметь обладать жестокостью, говорят пацаны. И это правда – ведь запах разлуки изначально пропитывает всю эту историю со съёмками. Скажут стоп и всё. Кино закончится.
«Знаешь, я больше никогда не смогу без экспедиции», говорит мне не выспавшаяся админ Настя. Это её первый проект. «Там, в Москве – метро, люди, которых я не знаю. А тут всё так просто. Сто лиц, которые мне знакомы до тошноты. Не привезли скайлифты, все в городе знают тебя, кругом пи****ц. Я не смогу без этого».
«А представляешь, как в Москве будет скучно?» - говорит Монтажёр.
«И, главное, мы ноем, а пройдёт два дня, и мы начнём ощущать пустоту», - говорит актёр М.
«Мы похожи на двух женщин, которые просидели вместе пять лет в одной камере. А потом два часа не могли наговориться у выхода из тюрьмы», - говорит Художник по Гриму.
Экспедиция определённо похожа на любовь. Мимолётную, несчастную и от того, самую остро запавшую в сердечную память. О которой снимают кино и пишут книжки, потому что про счастливую любовь никому не интересно, извините. Сначала эйфория от новизны, лета и нового. Потом пик. Потом тоска по теплу. Мимолётное, быстрое тепло. А потом медленное угасание эмоций, привыкание друг к другу, неумолимое приближение разлуки, распад, осень словом. Привычка – страшная вещь. Именно с этой привычкой борются настоящие кинопацаны с помощью жестокости. Потому что надо заканчивать. Долго так продолжаться не может. Мы не можем вместе всю жизнь ловить коней в поле, клеить бороды, делиться дошираком и заглядывать друг к другу в номер на коньяк каждый вечер. Это должно когда-то закончиться. Как и мимолётная любовь. Обычно все плачут на шапке, но через пару дней это проходит. Многих можно не увидеть больше никогда. Кого-то встретить на других съёмках. Или в коридорах Амедии-Мосфильма-ещё-чего-нибудь. Поздороваться, поржать, и пойти дальше. Кино – это дело для циников.
Но актриса K сегодня забрала домой в Питер серого кота.
И сервиз я уже больше не ненавижу.
И со Вторым мы помирились.
Я знаю, кто по знаку зодиака Хлопушка и какие транквилизаторы она предпочитает. Какая музыка играет в машине у моих Водителей. Саня-постановщик курит Парламент, а дольщик Жека – Мальборо. Девушка Оператора П не носит каблуки. А актёр D если орёт – совсем не значит, что хочет обидеть тебя. Просто ему нужно выговориться. А ты должна принести кофе. Два сахара. Без молока. Гримёрша носит короткие шорты даже в холод. А Директор не выносит, когда к нему близко подходят. Художник по Гриму не хочет жить долго – ему достаточно ещё лет 12, говорит он. А ещё у него на шее татуировка – птица счастья. Он мечтает только фотографировать и бросить н****й кино. Художник по Костюму мечтает уехать на остров, а Оператор-Постановщик. мечтает не работать год и научиться играть на электронном пианино. Режиссёр не выносит пластиковую посуду и пьёт кофе: две ложки, три сахара и немного добавить кипятка. Второй реж – любит буддизм, Кастанеду, песни Кровостока и панд, а также Художницу. Я, кажется, знаю о вас всё.
И это лето будет всю жизнь ассоциироваться у меня с Вязьмой, где я потеряла графиню, с арбузами, которые приносили светики. А эта осень – с Торжком, вкусом коньяка и запахом корицы.
И актриса кота всё-таки забрала.
Почти полгода жизни. Завтра – последний день в Торжке. Мы уезжаем дальше - снимать в Москву. И этот пост был о любви. Я вас всех, сука, кажется, люблю. Но это должно пройти же, да, да?.
