«Как относиться к молодому режиссеру, которого в первую очередь интересует гонорар и завоз ресторанной еды на съемку?»

В этом году известный продюсер и композитор Андрей Сигле отметил двойной юбилей – собственное 50-летие и 10-летие киностудии Proline Film, на которой были сняты «Солнце», «Александра» и «Фауст» Александра Сокурова, «Гадкие лебеди» и «Роль» Константина Лопушанского.

Юбилеи подтолкнули Сигле к проведению круглого стола, посвященного перспективам молодого авторского кино в России. «Городу 812» Андрей СИГЛЕ объяснил, почему молодые кинематографисты его не порадовали.

– На этом самом круглом столе вы сказали, что молодые кинематографисты ответили на ваше внимание к ним агрессией. А зачем вы вообще решили посмотреть в их сторону?

– Это было абсолютно прагматичное стремление подзарядиться молодой энергией. Я думал: а вдруг мне откроется новый горизонт или меня увлечет безумная свобода мысли, которая, в силу возраста и опыта, мне уже неведома? Но понял, что у меня были иллюзии в отношении молодых. Мне называли какие-то фамилии: «Обратите внимание, это очень талантливый ученик, такие надежды подает! Среди нашего студенчества это лидер». А я смотрю его работы и вижу: все вторично, от начала и до конца. Нет у него никаких своих мыслей и идей, надергано отовсюду – из Антониони, Феллини, Сокурова, Лопушанского – и как-то по-новому скомпилировано. – А в чем выражается агрессия?

– В переоценивании себя. Как бы вы отнеслись к молодому режиссеру, который приходит поговорить о своей будущей картине, а в первую очередь интересуется гонораром и требует, чтобы на съемочную площадку ему привозили ресторанную еду? Меня это шокирует. – Это явно не вчерашний студент.

– Даже если человек уже успел заявить о себе, это не отменяет того, что в первую очередь надо поднимать производственные вопросы: кастинг, костяк съемочной группы, выбор натуры, костюмы... – Может, это просто эпатаж?

– Может. А может быть, иногда и стоит иначе себя позиционировать. Я не знаю и знать не хочу, если честно.Я просто вижу, насколько непритязательны и скромны в жизни те великие мастера, с которыми я работаю. Немногие из них могут похвастать обеспеченной жизнью. – Я вот не вижу ничего хорошего в формуле «Художник должен быть голодным».

– Безусловно. Да бог с ним, с желанием молодых быть богатыми и счастливыми – это общий тренд. Принципиальное отличие старых мастеров от тех, кто сегодня входит в кино, – они прекрасно знают, что такое иметь роскошь высказывать свою мысль посредством кино. И парадокс в том, что именно молодые приходят в профессию с непонятной совковой претензией, что им все должны. Элемент борьбы за выживание, за место под солнцем они опускают напрочь. – Может, и так. На круглом столе одна юная особа сказала: «Дайте нам сайт, где мы, молодые кинематографисты, сможем найти друг друга для совместной работы».

– Вот именно! Да сделайте сами! Нет, они ждут, когда взрослые дяди и тети создадут для них же сайт. Это инфантилизм. Но фундаментальная проблема именно в том, что ребята не понимают: если ты узурпируешь два часа жизни потенциального зрителя, ты должен иметь не только возможность, но и право высказаться. Не надо путать кино с блогом…– Я посмотрела, сколько только в Москве образовательных учреждений учат кинорежиссуре. Оказалось, минимум 12. Куда так много и куда девается вся эта толпа выпускников?

– На мой взгляд, все это свидетельствует только об одном – профанации и желании деятелей от образования заработать. А вы только представьте себе, сколько искалеченных судеб стоит за этой толпой неустроенных режиссеров. У них диплом, но на деле они режиссеры лишь на бумаге, и таковыми останутся. Все знают, режиссура – штучная профессия. Настоящие режиссеры – как бойцы элитных отрядов, нет, даже как космонавты. В советское время чтобы попасть во ВГИК, надо было победить в конкурсе 30 человек, которые претендовали на одно место.
И уровень профессионализма педагогов был высочайшим. Так что отношение к профессии изначально было уважительным. И внутри сообщества, и со стороны обыкновенных людей. Сегодня приезжает куда-нибудь съемочная группа – отобрать натуру, примериться к ней, – как тут же кто-нибудь выскакивает из подъезда: «А вы с ТЖК согласовали?!» И все заканчивается тем, что нас, как шелудивых котят, гоняют...

– Может быть, для многих поступающих на кинорежиссуру это социальный лифт, который дает возможность вырваться из провинции? Раньше существовали национальные киностудии в каждой республике, плюс Одесская, Ялтинская киностудии, и было ощущение, что вся страна охвачена кинопроизводством. Сегодня все замыкается на Москве-Питере.

– Об этом можно говорить бесконечно. Москва всегда была более сытная, с бóльшими возможностями. Сейчас же это противостояние всей стране обострилось. Регионам не дают развиваться, и это, конечно, беда. В стране не может нормально развиться и кинопрокатный бизнес. Кинотеатры строятся в миллионниках. – В России таких городов всего 15.

– Поэтому в России лишь 3 тысячи современных кинозалов При нынешней экономике проката кинотеатр в населенном пункте менее 30-50 тысяч человек просто нерентабелен. Что уж тут говорить о развитии кинопроизводства по всей стране? – Значит, вся проблема в нерентабельности кинопроката на большей части территории страны.

– У Шукшина был рассказ про телевизионного мастера, доморощенного философа, который опечалился, что мы живем каждый всяк по себе и никому нет дела до интересов государства, а если кто кричит об интересах, тот притворяется. То же можно сказать сегодня о тех, кто стоит у руля власти. Вон в Каннах все побережье наше, русское. Можно ли от этих обитателей каннской колонии ждать, что их будет тревожить судьба России? Смешно даже думать.Мы стали заложниками вертикали власти, этого азиатского построения жизни в стране. Бесконечно прав был Солженицын, говоривший, что только институт местного самоуправления может поднять страну. Вот приезжаю в Германию, в какой-нибудь маленький городишко под Аугсбургом и понимаю: они здесь живут полноценной жизнью, им не надо уезжать в большой индустриальный город Мюнхен или Франкфурт, чтобы чувствовать себя человеком. – А вы почему не уехали в Москву?

– Мне повезло состояться в 90-е годы именно в Петербурге. А сейчас старый уже. – В 50 лет?

– Есть вещи, которые тебя держат и с каждым годом становятся все дороже: твое дело, твои друзья, родные. Могилы твоих бабушек-дедушек. Это же важно. Это и составляет ценность твоего существования. Банально говорить о родном дворе, но если это так? Я иногда по дороге из аэропорта заезжаю на Пулковскую улицу, где прошли мои детство и юность, смотрю, что там происходит, как она меняется... А потом, у меня есть все, что мне нужно. Да, Москва – это социальный лифт. Но это всего лишь переезд на другой этаж. Как у Жванецкого: «Купили цветной телевизор. Стали лучше жить? Нет, стали лучше смотреть». Так вот прежде чем сесть в этот лифт, надо задаться вопросом: а нужна ли тебе эта другая жизнь. Не надо никуда ехать, ведь твой мир – он всегда с тобой.Вон я Дмитрия Иосифовича Светозарова никак не могу уговорить поехать в Москву представлять наш очередной проект. Его вообще не то что из Питера – из Комарова не вытащить, если у него нет съемок. Ему ничего больше не надо – дышит родным воздухом, гуляет с собакой, читает книги…
Хотя понятно, что такой образ жизни противопоказан молодым людям, которые хотят чего-то добиться, во всяком случае, в таком суетном мире, как кинематограф.

– На вашем круглом столе был молодой режиссер Игорь Ольшанский, чья короткометражка «Пасха», снятая при содействии фонда Александра Сокурова, была представлена в Каннах. И он сказал, что ему ближе внутренняя кочегарка, чем светские тусовки. Разве это не то же самое?

– Честно говоря, когда он это говорил, я увидел за этим тоже какую-то агрессию. Некую позу. Не позицию, а позу. Все-таки это нормально для молодежи – быть на лобном месте, освещенном софитами, желание быть замеченным, обзавестись знакомствами. Другое дело, что эта жизнь не должна подменять настоящую. Тут он прав. – Герой сегодняшнего дня – он какой? Из внутренней кочегарки или на лобном месте?

– Героя нет. Скажите, кто может быть этим самым героем? Офисный менеджер, который режет правду-матку своему боссу, а в итоге оказывается на улице? Абсолютно фальшивая ситуация.В нашей стране сейчас нет авторитетов. У кого авторитет есть? У человека труда? У нефтяника? У работника сельского хозяйства? И уж конечно не у бизнесмена. Уважения к этим людям нет.У нас вообще с уважением плохо. И, кстати, если вернуться к теме молодых кинематографистов, то эта проблема тоже сказывается. Ведь понимание своего места происходит от общения с мастером, которого ученик по определению уважает, лучше – почитает. Только тогда ученик идет за учителем и растет.

– Поиск себя может идти и через отрицание пути мастера.

– Ученик непременно должен превзойти своего учителя, в этом и есть самая высшая заслуга учителя, его продолжение, его радость, его право на бессмертие... Может быть и отрицание, хотя мне ближе другой тип взаимодействия – когда ученик подметает стружку за мастером, впитывая то, что тот говорит и делает. И только через годы он имеет право заявлять о себе.

– Какой-то средневековый тип отношений.

– Нет, просто эволюционный, а не революционный. Я считаю, что бунтари, которые отвергают все предшествующее, как правило, во многом себя ограничивают. Собственно, мы все сегодня это и наблюдаем в кино – пришли ребята, которые уверены: с них-то кинематограф и начался. У нас все время сжигаются мосты, рушатся традиции.

– Разве к этому нет предпосылок? В СССР отрицали дореволюционную Россию. В 90-е – СССР. Сейчас – 90-е годы.

– В том-то и дело, что нет культуры наследования. Простите, что перехожу на материальную основу, но она в самом деле играет большую роль – наживание поколениями вещей, которые передаются по наследству. Я не говорю о домах, машинах, квартирах – нет, пусть это будет любимое кресло деда, да хоть ложки серебряные или сережки. Это то, что остается от предков и чем ты именно поэтому дорожишь. Это дает возможность ощущать себя частью чего-то большего. А наши старики сейчас ничего не могут купить на пенсию себе – не то что что-то передать в наследство. Когда человек говорит: «Это мне дедушка подарил», он поневоле гордится.

– А кто мешает нашему кино возвращать людей к теме преемственности? Есть, скажем, такой милый штамп американского кино – часы, которые герой хранит как память об отце.

– Потому что эта ситуация будут выглядеть на экране чудовищно фальшиво или просто не будет считана зрителем именно потому, что у нас уже нет этого в крови. – Не уверена, что все наши беды лишь в вертикали власти. Есть у нас и что-то ментальное. Я, скажем, люблю фразу Чайковского: «Я счастлив и свободен, но почему-то ужасно хочется плакать»…

– Да, это абсолютно по-нашему! Без страданий никак. Поэтому русская народная музыка – минорная. Никуда не денешься от суровой зимы, от длинных ночей, от бесконечных равнодушных к человеку пространств. Конечно, все это сказывается. Но вот мой преподаватель в Шведской академии музыки Филипп Таг, англичанин-хиппи, уехавший жить в Швецию, как-то сказал: «Я за вашу шестую пониженную ступень лада многое бы отдал. Это – душа вашего народа».

– Как-то сложны ваши музыкальные примеры. То есть посредством этой самой шестой пониженной ступени выражается тоска и печаль?

– Да, на ней строили многие свои произведения и Чайковский, и Рахманинов. Нашей натуре свойственно постоянное самокопание, постоянное неудовольствие, и в первую очередь – собой. Поэтому как бы мы ни раздувались от имперской гордости, червяк самоуничижения все равно точит нас.

– Так наше авторское кино сплошь об этом – депрессивное, мрачное.

– Не всегда. «Сад» Сергея Овчарова очень светлый, «Александра» Сокурова – тоже.

– Кстати, об Александре Сокурове, который на том же круглом столе предупредил будущих кинематографистов, что не надо в кино педалировать социально-политические темы. Разве это правильно?

– Я с ним полностью согласен: как только кино подменяет собой журналистику, искусство на этом заканчивается. Актуальность в области искусства, на мой взгляд, – это конъюнктура и ложь. И как вы прекрасно знаете, гражданскую позицию Александр Николаевич высказывает не посредством кино. Для этого у него есть другие площадки. А в кино его волнуют вопросы метафизики.

– Вы практичный человек и прекрасно понимаете, что «Мамы» или «8 первых свиданий» принесли бы вам больше капитала, чем фильмы Сокурова, Лопушанского, Овчарова, Светозарова вместе взятые.

– Ну, я все-таки не только продюсер, но и композитор, так что тяги к искусству не лишен.

– Но эти фильмы не только не кассовые – их смотрит мало зрителей. Вас это не волнует?

– Другое дело, что, действительно, мы на этой большой льдине давно ото всех остальных откололись и уплываем куда-то все дальше и дальше. И язык, на котором мы говорим, становится понятным все меньшему количеству зрителей. Красиво – но не понятно. К сожалению, интеллектуальные потребности нашего современного человека невысоки – если говорить о кино, то им хорошо и радостно от поглощения американских аттракционов. И эта проблема системообразующая, которую надо обсуждать уже на уровне Министерства культуры. Если, конечно, чиновники заинтересованы в том, чтобы сохранить хоть какие-то ростки интеллекта в нашем народе…

– От того, что оказались на льдине, нет ощущения бессмысленности того, что делаете?

– Нет-нет, ничего этого нет. Хотя я ведь продюсером стал поневоле. Я и строителем мог бы быть хорошим. И вроде неплохой бизнесмен. То, что у меня есть, появилось отнюдь не благодаря кино, это-то прекрасное искусство, наоборот, только забирает.

– Тогда зачем оно вам?

– Взял на себя обязательство – и тащи. Вот и тащу, и бросить нельзя, потому что за мной стоят люди. А моя мечта – заниматься только музыкой. Но это слишком большая роскошь.

Елена БОБРОВА

Источник