16 апреля «Вечернему Урганту» — три года, а Урганту круглосуточному — 37.
ВСЕ ФОТО В СТАТЬЕ ВЫПОЛНЕНЫ ЖУРНАЛОМ "GQ" ИСТОЧНИК На Иване: костюм из тонкой шерсти, хлопковая рубашка, галстук из шерсти, все Gucci; кожаные ботинки, Prada. На Антоне: спортивный костюм, замшевые кеды, все adidas. На Алле: хлопковая толстовка, легинсы из высокотехнологичной ткани, кроссовки, все adidas Performance; гетры из шерсти, Wolford
С Ургантом мы беседуем в пятый раз. С первого интервью (дело было лет шесть назад) я вышла со смутным ощущением провала: кажется, предыдущий час Иван шутил, а я держала диктофон, вот дура. Ощущение сохранялось ровно до того момента, пока запись не превратилась в текст: на бумаге это было ладное интервью, без эксгибиционизма, но с фактурой — короче, в тексте странным образом было все, что нужно. Это был урок: герой может сохранять дистанцию и не предлагать тебе «по пивку», но при этом держать безупречный уровень профессии (чем в итоге поможет тебе больше, чем предлагающие «по пивку»). Второй урок был, когда мне нужно было взять у Урганта несколько цитат про фильм «Высоцкий. Спасибо, что живой». И так неудачно получилось, что накануне некая турбулентная личная ситуация обернулась экстренной посадкой. Короче, в результате я сидела в гримерке и не могла вспомнить, что должна была спросить. Ургант, который производит впечатление человека, с посторонними холодноватого и в своем остроумии безжалостного, должен был бы оставить от меня мокрое место. Вместо этого он почему-то сказал: «Вы не торопитесь, я ведь никуда не ухожу». Оба момента вообще не вязались с образом бронированной шутками, закрытой звезды, бороздящей коридоры «Останкино» таким образом, чтобы желание метнуться наперерез с криком «можно с вами сфотографироваться» возникало только у самых стойких. Потому что, похоже, образ этот имеет мало общего с реальностью. В которой Ургант суперчеткий профессионал, самый востребованный ведущий и единственный наш кандидат на обложку номера про юмор. Более чем достаточно.
GQ: Журналисты вас трудным персонажем для интервью считают. Как думаете, почему?
УРГАНТ: Ума не приложу почему. Есть вещь, которую я люблю больше, чем задавать вопросы, а именно — отвечать на вопросы. Если когда-нибудь удастся мне воссоздать редкий жанр телевизионного интервью, в котором я буду человеком, который задает вопросы, и я же буду человеком, который на них отвечает, то настанет эпоха благоденствия в моей творческой судьбе. Поэтому не знаю я. Может быть, журналисты друг другу врут?
Нет.
Может быть, думал я, они хоть друг другу врут. Где-то же должны врать журналисты. Нет у меня ответа на ваш вопрос.
Может, дело в том, что вы все время шутите, отвечаете на вопросы шутками.
Я всегда представляю, интересно мне самому было бы читать интервью или нет. Интервью, в которых исповедуется известный человек, выворачивая себя наизнанку, и так в нашей стране выходят в большом количестве. Людям, очевидно, есть что рассказать, есть что журналисту продемонстрировать, с разных сторон себя показать. Я не избегаю ответов на вопросы. Просто, мне кажется, в любом разговоре важна ирония. По крайней мере, когда я подслушиваю чужие разговоры, мне всегда интереснее подслушивать, когда какая-то ирония звучит в этих разговорах. Вот так меня воспитали родители и книги. Так исторически сложилось.
Я почему спрашиваю, интересны ваши ощущения, когда вы по эту сторону диктофона находитесь.
Кстати, я сам никогда не брал интервью с диктофоном. Надо как-нибудь попробовать. Интересно потом расшифровывать, когда ты не видишь собеседника, а только слышишь его голос, слышишь, как хрустит его челюсть.
Там самое противное — слышать свой голос.
К этому я уже достаточно привык. На самом деле, когда я беру интервью, мне как раз хочется активности от гостей. У нас в программе все равно это не до конца интервью, это такая легкая болтовня. Настоящий интервьюер должен обладать уникальным качеством — он лучше должен уметь слушать, чем говорить. У меня пока вот это «слушать» несколько запаздывает в сравнении с желанием что-то самому сказать. Сейчас я, кстати, узнал, что у журналистов, оказывается, есть сообщество. А где вы собираетесь, на какой станции метро происходит встреча?
Ну есть несколько баров.
А, бары! Все. Хорошо, что не в кабинетах. Наверное, существуют люди, которые хотят меня вывести на какой-то очень серьезный разговор. Но, к счастью, у меня теперь есть программа, в которой я могу, если мне что-то очень важное и серьезное нужно сказать, сделать это. Или вот твиттер — всегда казался мне не столько возможностью написать о том, какой была температура моего тела в момент вставания с кровати, или «обратите внимание, как я элегантно смотрюсь в позе собаки мордой вниз», сколько способом, минуя все средства массовой информации, максимально быстро донести то, что тебе нужно, до финальной инстанции, то есть до людей.
А где вот эта граница личного пролегает?
Вы знаете, вопрос, где пролегает граница, — это самый важный вопрос нашей жизни последний год. И уж поверьте мне, я последний человек, который об этом будет говорить.
Не та граница, которая по минским договоренностям, а ваша личная. Что вы считаете возможным и невозможным обсуждать в публичной сфере?
Я понимаю, о чем вы говорите. Я меняюсь, меняется моя жизнь, я становлюсь другим.
А вы становитесь более закрытым или открытым, кстати?
Я не думаю, что я становлюсь более закрытым или открытым. Я становлюсь другим, очевидно, человеком. Сейчас я, конечно, себя больше ставлю на место людей, которые мне задают вопросы, и больше ставлю себя на место людей, которые отвечают. И я думаю: «Если бы я оказался в этой ситуации, мне же нужно было что-то отвечать, чтобы человек не сидел с непонимающим лицом напротив и все-таки вынес какой-то объем информации из этой беседы». Чья бы рука — и не важно, по локоть в чем эта рука — ни нажимала бы кнопку диктофона, я все равно буду отвечать на вопросы. Просто был момент в жизни, когда мне казалось, что чем больше я буду шутить в интервью, тем всем читателям будет веселее и радостнее. И какое же мне это доставляло удовольствие! Шутил как из пулемета, это было какое-то бесконечное упражнение в ребусах юмористических. А сейчас просто мне самому надоело читать эти интервью, в которых человек все время шутит. Тем более не всегда удачно.
Мышца юмористическая требует какой-то тренировки, вы ее как в форме держите?
Я не могу сказать, можно ли тренировать чувство юмора. Наверное, для тренировки чувства юмора достаточно несколько вещей: скорость реакции, хорошая память и объем определенных знаний. Вот, собственно, и все. А, ну и в принципе само чувство юмора.
А тип юмора, который вам нравится, он меняется?
Вы знаете, я когда читал про своих любимых телеведущих или комедиантов, то обратил внимание, что в американской «Википедии» существует целая классификация юмора: абсурдная комедия, физическая комедия или издевательский юмор...
А, это где хамят все время?
Да, где хамят, издеваются. И я обожаю в том числе такой юмор. Конечно, не очень приятно, когда про тебя все это говорят, но это вызывает молниеносное желание так же ответить. При этом мне кажется, что самое дурацкое занятие — это пытаться объяснить природу смешного, шутку. И особенно несмешно это объяснять. Я сам очень люблю смеяться. Мы на программе все тут постоянно ржем. Мой смех, он мне от отца перешел. Это что-то такое от гиены, что-то животное, глубинное поднимается из меня — и я очень это ощущение люблю.
1 ИЗ 3
У меня довольно давно сложилось впечатление, что вы человек такого интровертного склада, когда внутри происходит больше, чем снаружи.
Вы знаете, это обманчивое впечатление! Существует стереотип, будто внутри человека, который много шутит, боль живет, что он скрывается за преградой иронии, его робкое, ранимое сердце бьется в конвульсиях. И не дай бог заглянуть ему в душу и увидеть измочаленную страданиями жизнь. В моем случае хочу сказать, что я не настолько интроверт, насколько вы думаете. Я очень люблю людей. Мне нравится знакомиться с ними, разговаривать, смотреть в глаза. Мне нравится, когда я людям нравлюсь. Мне реже нравится, когда я людям не нравлюсь. Когда мы были у Дэвида Леттермана на программе и разговаривали с его командой, они нам рассказывали: «Дэвид никого не любит, он разговаривает с одним человеком — руководителем его оркестра Полом Шеффером, и все». Я не такой точно! Спросите у моих сотрудников. Сейчас я их отопру из шкафа. Насыплю здесь корм, они придут, и вы их спросите.
А вы орете когда-нибудь на сотрудников?
Я вообще несдержанный человек, но отходчивый. Мне потом стыдно, что я кричу, ведь видно, что человек хочет меня ударить, а не может. И тогда я специально поворачиваюсь к нему так, чтобы ему удобнее меня ударить, а он все равно не может. Ведь он мой подчиненный. О том, какой я руководитель, спрашивать лучше не у меня. Но по крайней мере за те без малого три года, что наша передача в эфире, уходят не многие. Я ненастоящий такой продюсер, мне хочется, чтобы было хорошо в коллективе. Это первый коллектив, который мы создавали с самого начала, и мне очень хочется, чтобы всем в нем было хорошо. Может быть, как продюсер, я иногда и должен быть менее доступным или более сдержанным, но пока и так, слава богу, все нормально.
Вы помните, когда только начинали, ощущение себя на сцене, перед камерой — оно сильно изменилось?
Ну, тут все очень зависит от людей, к которым ты выходишь, и камеры. Помню, когда я работал ведущим в ночных клубах в Ленинграде, меня ни один человек не знал. Или ты ведущий на каком-нибудь дне рождения: выходишь, сидят люди, они тебя видят в первый раз, и тебе в ту же секунду нужно доказать, что те $250, которые они заплатили, к ним сейчас возвращаются.
Это очень страшно звучит.
Да, звучит страшно, и на самом деле это так и есть: когда я выхожу на сцену, всегда волнуюсь. Вот у меня сегодня были гости на программе «Вечерний Ургант», и я волновался, потому что никогда не знаешь, как пойдет. Наверное, я не до конца профессионал. Профессионал — это человек, который может контролировать хотя бы какое-то количество своих ошибок и не ошибок и держать это процентное соотношение — чтобы ошибок всегда было меньше.
У вас бывает, что вы тупите в процессе разговора?
А у кого этого не бывает?
Не знаю, вы очень быстро реагируете всегда.
Но при этом тупить-то я не перестаю. Самое страшное, когда я туплю, а рот уже что-то говорит. И я в этот момент думаю: «Господи, зачем, что ты говоришь, почему?!» А рот уже далеко впереди.
Про допустимый и недопустимый юмор. Много говорили об этом в связи с печальными событиями в редакции «Шарли Эбдо».
Да. Это все зависит от того, где ты говоришь и с кем ты говоришь. Мы прекрасно все понимаем, что юмор про расовую дискриминацию, про гендерную принадлежность и прочее просто дико звучит для людей, которые живут по ту сторону Атлантического океана. При этом, поверьте мне, очень много спорного юмора там. Более того, часто это юмор на грани пошлости, какого-то первобытного инстинкта человеческого размножения, удовлетворения первоначальных потребностей организма. Но все равно получается, что бывает смешно или несмешно. В моей жизни была масса примеров, когда были неудачные шутки. Как писал Вуди Аллен, это был раввин, чье чувство юмора спровоцировало немало еврейских погромов. Вот как это ни печально звучит, я с этим сталкивался. И мне очень хочется верить, что страшно не это, не когда неудачная шутка или шутка на грани. Потому что все равно всегда смешнее, когда на грани. Самый простой пример я вам сейчас приведу, я вчера смотрел Saturday Night Live, юбилейный выпуск. Мне очень интересно было узнать, какими были развлекательные передачи в дни больших трагедий. 11 сентября — монументальная трагедия, невероятная для всего мира, для страны, для города Нью-Йорка. И в программу Saturday Night Live пришли пожарные, врачи, пришел мэр Джулиани. И они вместе с руководителем программы Лорном Майклсом говорили, что программа эта тоже является частью Нью-Йорка, значит, переживает эту ужасную трагедию. А дальше Лорн Майклс спросил Джулиани: «Но шутить-то мы можем?» И в этот момент все рассмеялись, потому что в жизни ужасное, трагическое, невыносимое все равно соседствует со смешным. И когда ты находишь это смешное даже в самых грустных и ужасных, тоскливых и беспросветных ситуациях, это смешное тебя спасает.
Про 11 сентября у Сары Сильверман, кажется, был монолог.
Там много кто делал про 11 сентября. Они выходили и продолжали шутить. И шутки про Усаму бен Ладена в Америке — их было колоссальное количество в тот момент, когда Усама бен Ладен еще бегал с автоматом Калашникова по горам Афганистана, занимаясь той деятельностью, за которую в результате поплатился жизнью. Вот и все. Наверное, про Усаму бен Ладена шутить можно, а про то, что чувствовали люди в тот момент, когда самолет врезался в здание, я бы уже не стал. А кто-то стал бы. Вот и все. Есть американский комик — Джефф... Забыл фамилию, сейчас посмотрю... Напоминаю, что для юмора нужна очень хорошая память!
И «Гугл».
Безусловно. Вот, Джефф Росс! Это человек, который занимается таким оскорбительным юмором. В этом смысл. Ты издеваешься над человеком, говоришь ему гадости в лицо. Он шутил по поводу рака Стива Джобса, что это самое лучшее событие, которое произошло в жизни «Майкрософт». О чем только он не шутил. Меня очень интересует природа такого юмора, потому что довольно быстро возникает вопрос: действительно ли человек издевается, потому что ему абсолютно безразлично человеческое горе, или он, наоборот, шутит, чтобы не бояться этого горя? Удивительный случай был. У него на шоу появился человек, потерявший ноги в Афганистане, американский солдат в инвалидной коляске. Зал встал, и Джефф Росс говорит: «Вот эти люди сражаются за то, чтобы в нашей стране могли шутить как угодно и над чем угодно». Я не до конца уверен, что именно за это там сражаются люди, но тем не менее зал встал в невероятном патриотическом порыве. Потому что это государство позволяет вот так шутить. Никто не будет звонить из министерства обороны и говорить: «Вы шутите над инвалидом войны!» После чего он обратился к солдату и сказал: «Ты понимаешь, я сейчас буду над тобой издеваться?» И солдат сказал: «Да, я знаю, я все прекрасно понимаю». — «И ты к этому хорошо относишься?» И солдат ответил: «Да, я к этому хорошо отношусь!» И Джефф Росс сказал: «Слушай, ну ты выбрал очень странный способ, чтобы сбросить вес». Все засмеялись, а солдат засмеялся громче всех. У меня нет ответа, что лучше для этого человека — когда при его появлении люди вокруг плачут от жалости или отводят глаза или когда они вместе с ним хохочут над бедой, в которую он попал.
На Иване: костюм из тонкой шерсти, хлопковая рубашка, галстук из шелка, все Ermenegildo Zegna; кожаные ботинки, Prada. На Алле: блузка-боди из хлопка и эластана, юбка из полиамида и эластана, все Wolford; туфли из лакированной кожи, Christian Louboutin
Ваш сотрудник Андрей Савельев по совместительству еще и наш колумнист, и он написал недавно колонку про гостей «Вечернего Урганта».
Мы с особым пристрастием здесь читаем колонки Андрея Савельева, у нас небольшой его фан-клуб, и пока мы этой колоночки еще не видели. И что же Андрей?
Она про звезд, настоящих и не очень. А для вас есть такие люди, рядом с которыми вы чувствуете себя, что называется, star struck?
Вот сейчас я с замиранием сердца жду встречи с Хью Джекманом. Это наша третья уже встреча. И Сигурни Уивер вместе с ним приедет. Понимаете, тут еще такой очень сложный момент. Я смотрю на наших коллег на Западе и понимаю, что для них какой-нибудь Пол Маккартни — это как для нас Лев Лещенко или Юрий Антонов. То есть мы их любим, мы под них танцуем, мы знаем их песни. Но для нас Юрий Антонов — это популярный певец, а Пол Маккартни — это человек, прилетевший со звезды.
А есть кто-то, кого хотелось бы заполучить на программу?
Кстати, Пола Маккартни хотелось бы заманить. Наверное, круче, чем Пол Маккартни, я даже никого не могу придумать.
У вас любимый битл был Маккартни?
Маккартни, конечно, был любимый, но потом я полюбил Леннона и как ветреная группис между ними бегал.
А вы с гостями фотографируетесь?
Бывает...
У меня конфликт просто с главным редактором, он каждый раз пытается меня заставить фотографироваться.
С теми людьми, у которых вы берете интервью?
Ага. Если это происходит само, классно, но вот это — давайте мы с вами сфотографируемся...
Слушайте, вот был случай! Я приехал в Лос-Анджелес в январе, пошел по традиции в гитарный магазин. Сами ноги пошли. Мы с Костиком, бас-гитаристом группы «Фрукты», отправились выбирать ему бас-гитару, на которой он сейчас играет, между прочим, у нас в передаче. И вот в магазине я на что-то отвлекся, повернулся и столкнулся лицом к лицу с Дэвидом Духовны, который зашел туда после пробежки, тоже покупать гитару. И я ему сказал: «Дэвид, ну здравствуй!» Для них это, конечно, аттракцион, потому что они не могут понять, как я мог оказаться в этот момент в гитарном магазине в Лос-Анджелесе. Но в ту же секунду, когда я ему подробно и обстоятельно напомнил, кто я такой, он сначала очень удивился, а потом мы с ним стояли двадцать минут и разговаривали, обсуждали его успехи в рекламе пива в нашей стране, ситуацию на «Золотом глобусе», который только что прошел, и вообще просто так мило поболтали. Не то чтобы я так кичусь этим... Конечно, я стоял в позе человека, который не против был бы и на ужин сходить с ним. И вообще начать дружить, потому что мы же взрослые люди, можем общаться. Видимо, поэтому уходил он из магазина быстрым шагом и все время оглядывался.
Вы как воспринимаете... хочется сказать: «свой успех», но это очень тупо.
Нет, ну что вы, хочется сказать спасибо за интересный вопрос.
Но ваше ощущение от своей карьеры может же быть отличным от того, какой она видится нам. Со стороны кажется, что потолка вы достигли и в нашей стране расти вам дальше некуда.
Понимаете, если рассматривать карьеру как некое здание, то это здание ты строишь сам. Если ты решишь, что оно будет одноэтажным, то оно будет одноэтажным. Если ты решишь, что оно будет многоэтажным, будет многоэтажным. Вот решишь, что это будет одно большое, очень высокое здание, но с невероятно высоким потолком, то, в общем, тебе до этого потолка еще ползти и ползти. Смотрите, несмотря на то что сейчас у меня все так активно и радостно в работе складывается, все это может очень быстро прекратиться. Я не живу с мыслью, что жизнь удалась. Не буду рассказывать о том, что все не так легко, как кажется со стороны, но это такая же работа, часто сложная, к которой я отношусь с большим уважением и любовью. А потом мы видим, сколько интересного происходит вокруг. Что будет в следующем году? Чему будет посвящен майский номер GQ в 2016 году? Или наконец-то мы увидим на обложке журнала буквы Ж и К?