«Горько! 2»: русский мир как он есть.
26.10.2014 17:54
ИСТОРИИ КОТОРЫЕ ПРИШЛИ.
Посмотрев продолжение главной российской комедии прошлого года, Антон Долин пришел к выводу, что грустного там больше, чем смешного.
Фотография: Bazelevs Distribution
Подумать только, всего год назад вышел на экраны. Кто бы тогда предсказал, что он станет самой массовой комедией года, собрав четыре с половиной миллиона зрителей? Теперь сделанный в рекордные сроки сиквел буквально обречен на то, чтобы стать главным отечественным хитом 2014-го.
Говоря по совести, авторы могли не напрягаться, а напрягшись, все равно не переплюнули бы первую часть по степени воздействия на зрителя, отныне готового ко всему. Продолжение, как бывает практически всегда («Терминатор-2» не в счет), уступает оригиналу. Не слишком удалась сцена безудержного застолья, вынужденно копирующая первый фильм. Сопродюсер Сергей Светлаков неуместен, как любой тамада на поминках.
Совершенно не работает прием с камерой — все-таки «свадебное видео» жанр почтенный, а о «похоронном» никто не слыхивал: присутствие оператора во многих сценах вовсе не отыграно. Многие прекрасные актеры — Егор Корешков (Ромик), Валентина Мазунина (Ксюха), любимец публики Александр Паль (Леха) — болтаются без дела, ярких сольных партий для них просто не придумано. Да и один из немногочисленных звездных новичков Константин Мурзенко (криминальный авторитет Князь) на экране присутствует в основном для того, чтобы произнести смачную политическую шутку. На несмелый вопрос «Как бабу делить будем?» он отвечает: «Как Крым — моя, и все!»
Сказав это, можно выдохнуть и резюмировать: сегодня, когда российский прокат «Левиафана» , «Горько! 2» — самый выразительный, талантливый, парадоксальный отечественный фильм года. Если при этом он окажется еще и самым коммерчески успешным, будет создан прецедент. Все-таки обычно в России эти категории не совпадают.
Восхитительно всеобъемлющая метафора: существование с живым трупом. Гроб, который всегда на плечах, и не сбросишь. Лежащий в гробу восторгается пейзажами, а носильщики на полусогнутых ногах все бредут куда-то и бредут, времени восхищаться природой у них нет. Покойник меж тем не дремлет, контролирует и подгоняет: мы же одна команда! Хуже: семья. Куда там Джорджу Ромеро с его зомби! В «Горько! 2» отразилась вся постсоветская Россия, согнувшаяся под добровольным «грузом 200», в абсурдной роскоши лежащим посреди Красной площади, сакрального центра государства. Режиссер может сколько угодно клясться, что ничего такого в виду не имел, — его фильм все скажет за авторов.
Впрочем, глубинные корни «Горько! 2» не в советской истории, а в классической русской драматургии — отчасти в толстовском и всем памятном «Живом трупе», отчасти в незаслуженно забытой комедии-шутке Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина». Герой той пьесы, жалкий проворовавшийся чиновник, инсценирует собственную смерть, но и его шеф Варравин, которого Тарелкин пытается шантажировать тайной перепиской, тоже примеряет новую личину. Сюрреалистическое шоу двойников, где переодетые мерзавцы превращаются в вурдалаков и упырей, к финалу обретает кафкианский апокалиптический размах.
В фильме Крыжовникова дух Армагеддона тоже ощутим в погребальном костре, полыхающем у кургана, под которым закопан пустой гроб. Правда, в этом месте никому уже давно не смешно. В этом и минус, и плюс макабрического «Горько! 2»: тут очень мало сцен, в которых зрителям предлагается поржать над комичными провинциалами, упившимися в сосиску. И пьют куда меньше, чем в предыдущем фильме (нехватку алкоголя с лихвой компенсирует гремящая за кадром «Рюмка водки на столе» Григория Лепса). Над алкоголиками смеяться хоть и некрасиво, но в порядке вещей. А вот над мертвецами, тем более ожившими, — как-то неуютно.
Крыжовников идет дальше, экранизируя старинную мудрость о том, что свято место пусто не бывает. Подмявший под себя своим авторитетом сразу две семьи патриарх Борис Иванович — в известной степени самозванец (недаром и Наташе он не родной отец, а отчим). Но после его мнимой смерти на горизонте тут же является некто Витька Каравай — форменный доппельгангер, пугающе похожий на своего армейского товарища и побратима: такой же мощный усатый силач и образцово-показательный добряк, обожающий разруливать любые процессы, от накрывания стола до организации пышных похорон. Сыгравший эту роль (безусловно, лучшую в своей карьере) Александр Робак — актерская сенсация фильма. Каравай так удачно вписывается в семью, что оживление безвременно почившего Бориса Ивановича перестает казаться необходимым.
Отчим, кипя от злости, вынужден скрыть свое лицо за шлемом Дарта Вейдера, классического «плохого отца» из «Звездных войн» («Горько! 2» и вообще картина очень синефильская, напичканная аллюзиями). А новый отец наслаждается победой. Лидер-харизматик, сильная рука, вертикаль власти во плоти — шеф и возлюбленный, старший товарищ и любящий папка; тот самый лидер (читай, мессия), о появлении которого вся Россия — консервативная и либеральная в равной степени — грезит вот уже четверть века, то и дело подставляя на пустое свято место то один портрет, то другой. Неудивительно, что наступившая в семье и обществе гармония непрочна и чревата катастрофой.
Ее предощущением наполнены даже самые смешные сцены картины, в которых по безмятежным сопкам над Черным морем идет броневик, везущий к месту погребения гроб, пока хор казаков старательно выпевает любимую песню Никиты Михалкова «Не для меня придет весна». От невольных параллелей с событиями на Украине и в Крыму, невдалеке от которого снимался фильм, здесь отделаться крайне сложно, и мороз идет по коже.
Вообще нельзя сегодня не признать пророческой силы первого «Горько!», принятого зрителями очень по-разному, но более или менее универсально признанного как весьма точное (злое? доброе? карикатурное? смягченное?) изображение так называемого русского мира. С его безудержной удалью, завышенными требованиями и заниженными ожиданиями, уникальной способностью быть милым насильно. С его любовью и ненавистью, между которыми едва ли шаг. Мир, страшный, как бездна, и притягательный, как она же: за этот год он пошел в отрыв и дал прикурить остальному миру, проявив самые разные грани своей неконтролируемой пассионарности.
«Горько! 2» — уже не обещание, а отчет. Не анамнез, а диагноз. Окончательный и обжалованию не подлежащий — именно потому, что пациент жив, здоров и в могилу пока не собирается. Как говорится, всех нас переживет и на наших похоронах вволю погуляет.
Фотография: Bazelevs Distribution
Подумать только, всего год назад вышел на экраны. Кто бы тогда предсказал, что он станет самой массовой комедией года, собрав четыре с половиной миллиона зрителей? Теперь сделанный в рекордные сроки сиквел буквально обречен на то, чтобы стать главным отечественным хитом 2014-го.
Говоря по совести, авторы могли не напрягаться, а напрягшись, все равно не переплюнули бы первую часть по степени воздействия на зрителя, отныне готового ко всему. Продолжение, как бывает практически всегда («Терминатор-2» не в счет), уступает оригиналу. Не слишком удалась сцена безудержного застолья, вынужденно копирующая первый фильм. Сопродюсер Сергей Светлаков неуместен, как любой тамада на поминках.
Совершенно не работает прием с камерой — все-таки «свадебное видео» жанр почтенный, а о «похоронном» никто не слыхивал: присутствие оператора во многих сценах вовсе не отыграно. Многие прекрасные актеры — Егор Корешков (Ромик), Валентина Мазунина (Ксюха), любимец публики Александр Паль (Леха) — болтаются без дела, ярких сольных партий для них просто не придумано. Да и один из немногочисленных звездных новичков Константин Мурзенко (криминальный авторитет Князь) на экране присутствует в основном для того, чтобы произнести смачную политическую шутку. На несмелый вопрос «Как бабу делить будем?» он отвечает: «Как Крым — моя, и все!»
Сказав это, можно выдохнуть и резюмировать: сегодня, когда российский прокат «Левиафана» , «Горько! 2» — самый выразительный, талантливый, парадоксальный отечественный фильм года. Если при этом он окажется еще и самым коммерчески успешным, будет создан прецедент. Все-таки обычно в России эти категории не совпадают.
Фотография: Bazelevs Distribution
1/5
Фотография: Bazelevs Distribution
2/5
Фотография: Bazelevs Distribution
3/5
Фотография: Bazelevs Distribution
4/5
Фотография: Bazelevs Distribution
5/5
Восхитительно всеобъемлющая метафора: существование с живым трупом. Гроб, который всегда на плечах, и не сбросишь. Лежащий в гробу восторгается пейзажами, а носильщики на полусогнутых ногах все бредут куда-то и бредут, времени восхищаться природой у них нет. Покойник меж тем не дремлет, контролирует и подгоняет: мы же одна команда! Хуже: семья. Куда там Джорджу Ромеро с его зомби! В «Горько! 2» отразилась вся постсоветская Россия, согнувшаяся под добровольным «грузом 200», в абсурдной роскоши лежащим посреди Красной площади, сакрального центра государства. Режиссер может сколько угодно клясться, что ничего такого в виду не имел, — его фильм все скажет за авторов.
Впрочем, глубинные корни «Горько! 2» не в советской истории, а в классической русской драматургии — отчасти в толстовском и всем памятном «Живом трупе», отчасти в незаслуженно забытой комедии-шутке Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина». Герой той пьесы, жалкий проворовавшийся чиновник, инсценирует собственную смерть, но и его шеф Варравин, которого Тарелкин пытается шантажировать тайной перепиской, тоже примеряет новую личину. Сюрреалистическое шоу двойников, где переодетые мерзавцы превращаются в вурдалаков и упырей, к финалу обретает кафкианский апокалиптический размах.
В фильме Крыжовникова дух Армагеддона тоже ощутим в погребальном костре, полыхающем у кургана, под которым закопан пустой гроб. Правда, в этом месте никому уже давно не смешно. В этом и минус, и плюс макабрического «Горько! 2»: тут очень мало сцен, в которых зрителям предлагается поржать над комичными провинциалами, упившимися в сосиску. И пьют куда меньше, чем в предыдущем фильме (нехватку алкоголя с лихвой компенсирует гремящая за кадром «Рюмка водки на столе» Григория Лепса). Над алкоголиками смеяться хоть и некрасиво, но в порядке вещей. А вот над мертвецами, тем более ожившими, — как-то неуютно.
Фотография: Bazelevs Distribution
1/5
Фотография: Bazelevs Distribution
2/5
Фотография: Bazelevs Distribution
3/5
Фотография: Bazelevs Distribution
4/5
Фотография: Bazelevs Distribution
5/5
Крыжовников идет дальше, экранизируя старинную мудрость о том, что свято место пусто не бывает. Подмявший под себя своим авторитетом сразу две семьи патриарх Борис Иванович — в известной степени самозванец (недаром и Наташе он не родной отец, а отчим). Но после его мнимой смерти на горизонте тут же является некто Витька Каравай — форменный доппельгангер, пугающе похожий на своего армейского товарища и побратима: такой же мощный усатый силач и образцово-показательный добряк, обожающий разруливать любые процессы, от накрывания стола до организации пышных похорон. Сыгравший эту роль (безусловно, лучшую в своей карьере) Александр Робак — актерская сенсация фильма. Каравай так удачно вписывается в семью, что оживление безвременно почившего Бориса Ивановича перестает казаться необходимым.
Отчим, кипя от злости, вынужден скрыть свое лицо за шлемом Дарта Вейдера, классического «плохого отца» из «Звездных войн» («Горько! 2» и вообще картина очень синефильская, напичканная аллюзиями). А новый отец наслаждается победой. Лидер-харизматик, сильная рука, вертикаль власти во плоти — шеф и возлюбленный, старший товарищ и любящий папка; тот самый лидер (читай, мессия), о появлении которого вся Россия — консервативная и либеральная в равной степени — грезит вот уже четверть века, то и дело подставляя на пустое свято место то один портрет, то другой. Неудивительно, что наступившая в семье и обществе гармония непрочна и чревата катастрофой.
Ее предощущением наполнены даже самые смешные сцены картины, в которых по безмятежным сопкам над Черным морем идет броневик, везущий к месту погребения гроб, пока хор казаков старательно выпевает любимую песню Никиты Михалкова «Не для меня придет весна». От невольных параллелей с событиями на Украине и в Крыму, невдалеке от которого снимался фильм, здесь отделаться крайне сложно, и мороз идет по коже.
Вообще нельзя сегодня не признать пророческой силы первого «Горько!», принятого зрителями очень по-разному, но более или менее универсально признанного как весьма точное (злое? доброе? карикатурное? смягченное?) изображение так называемого русского мира. С его безудержной удалью, завышенными требованиями и заниженными ожиданиями, уникальной способностью быть милым насильно. С его любовью и ненавистью, между которыми едва ли шаг. Мир, страшный, как бездна, и притягательный, как она же: за этот год он пошел в отрыв и дал прикурить остальному миру, проявив самые разные грани своей неконтролируемой пассионарности.
«Горько! 2» — уже не обещание, а отчет. Не анамнез, а диагноз. Окончательный и обжалованию не подлежащий — именно потому, что пациент жив, здоров и в могилу пока не собирается. Как говорится, всех нас переживет и на наших похоронах вволю погуляет.
